Неточные совпадения
«Что им так понравилось?» подумал Михайлов. Он и
забыл про эту, три года назад писанную, картину.
Забыл все страдания и восторги, которые он пережил с этою картиной, когда она несколько месяцев одна неотступно
день и ночь занимала его,
забыл, как он всегда
забывал про оконченные картины. Он не любил даже смотреть на нее и выставил только потому, что ждал Англичанина, желавшего купить ее.
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же понял это и хотел было наложить руки на это
дело; но в первое время, когда он чувствовал себя еще нетвердо, он знал, что это затрогивало слишком много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись другими
делами, просто
забыл про это
дело.
Обломов и
про деньги
забыл; только когда, на другой
день утром, увидел мелькнувший мимо окон пакет братца, он вспомнил
про доверенность и просил Ивана Матвеевича засвидетельствовать ее в палате. Тот прочитал доверенность, объявил, что в ней есть один неясный пункт, и взялся прояснить.
Приехав в Кузминское и занявшись
делами, Нехлюдов
забыл про это чувство.
«Не оставляй
дела, мать, без внимания, скажи высокой барыне, чтобы не
забывала, чтобы больше писали
про наши
дела, прошу. Прощай. Рыбин».
— А хоть бы и
про себя мне сказать, — продолжал между тем тот, выпивая еще рюмку водки, — за что этот человек всю жизнь мою гонит меня и преследует? За что? Что я у его и моей, с позволения сказать, любовницы ворота дегтем вымазал, так она, бестия, сама была того достойна; и как он меня тогда подвел, так по все
дни живота не
забудешь того.
— Ничего он
про меня не сказал, — притворился Максинька, как будто бы в самом
деле забыл.
— Скаредное
дело! — повторил Басманов, перемогая злобу и скрывая ее под видом удивления. — Да ты
забыл,
про кого я тебе говорю. Разве ты мыслишь к Вяземскому или к Малюте?
— Так как же? — говорил он, — в Воплино отсюда заедешь? с старушкой, бабенькой, проститься хочешь? простись! простись, мой друг! Это ты хорошее
дело затеяла, что
про бабеньку вспомнила! Никогда не нужно родных
забывать, а особливо таких родных, которые, можно сказать, душу за нас полагали!
Те, кои, правду возлюбя,
На темном сердца
дне читали,
Конечно, знают
про себя,
Что если женщина в печали
Сквозь слез, украдкой, как-нибудь,
Назло привычке и рассудку,
Забудет в зеркало взглянуть, —
То грустно ей уж не на шутку.
— Это значит, что я от вас отхожу. Живите и будьте счастливы, но на отпуске еще последнюю дружбу: черкните начальству, что, мол, поп,
про которого писано мной,
забыв сегодня все уважение, подобающее торжественному
дню, сказал крайне возмутительное слово, о котором устно будет иметь честь изложить посылаемый мною господин Термосесов.
Как нарочно случилось так, что на другой же
день после истории с Мартыновым мылом Фалалей, принеся утром чай Фоме Фомичу и совершенно успев
забыть и Мартына и все вчерашнее горе, сообщил ему, что видел сон
про белого быка.
Каждый
день предводитель устраивает у себя обеды на сорок — пятьдесят персон и угощает «влиятельных»; но этого мало: он не смеет
забыть и
про так называемую мелюзгу.
Сашу, девочку, трогают мои несчастия. Она мне, почти старику, объясняется в любви, а я пьянею,
забываю про все на свете, обвороженный, как музыкой, и кричу: «Новая жизнь! счастье!» А на другой
день верю в эту жизнь и в счастье так же мало, как в домового… Что же со мною? B какую пропасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость? Что стало с моими нервами? Стоит только больной жене уколоть мое самолюбие, или не угодит прислуга, или ружье даст осечку, как я становлюсь груб, зол и не похож на себя…
Всякое
дело у его из рук валилось, и он точно
забыл про судную избу, где заканчивалось
дело по разборке монастырской «заворохи».
Прошел месяц, другой. Много я уже перевидал, и было уже кое-что страшнее Лидкиного горла. Я
про него и
забыл. Кругом был снег, прием увеличивался с каждым
днем. И как-то, в новом уже году, вошла ко мне в приемную женщина и ввела за ручку закутанную, как тумбочка, девчонку. Женщина сияла глазами. Я всмотрелся и узнал.
В Москве уповали, что Ничипоренко поспешит в Прилуки и рад будет там отдохнуть от своих революционных работ и треволнений, но он, чуть только услыхал
про «важные
дела», сейчас же думать
забыл и
про отдых в ничтожном малороссийском городишке, и
про всех тех, с которыми он там хотел повидаться и кого хотел просветить.
А «сестра» взять-то взяла у меня утюги, да и
забыла про них, а я каждый
день к караульщику наведываюсь, хоть издали полюбуюсь на них, а они, утюжки-то, стоят на полочке кверху носочками и, точно чирочки, выглядывают на меня…
— Ну! — засмеялась Таня. — Вы
забудете про нас через два
дня. Мы люди маленькие, а вы великий человек.
Настя. Учите меня, как жить. Зачем говорить о жизни! Мне это очень больно. Вы живете по-своему, я по-своему. Вам жить хорошо, мне худо; так
забудем про это. Кончено
дело. Если хотите поговорить со мной последний раз, так скажите что-нибудь повеселее.
Ананий Яковлев. Всегда могу! Я, хоша и когда-нибудь, немного вам разговаривать давал:
забыли, может, чай, межевку-то, как вы с пьяницей землемером, за штоф какой-нибудь водки французской, всю вотчину было продали, — барин-то неизвестен
про то! А что теперешнее
дело мое, коли на то пошло, оно паче касается меня, чем самого господина, и я завсегда вам рот зажму.
Лизавета. Что ему то?.. Кабы он был человек легкий: сорвал с своего сердца, да и
забыл про то; а он теперь, коли против какого человека гнев имеет, так он у него, как крапива садовая, с каждым часом и
днем растет да пуще жжется.
Леонид Федорович. Так и бывает. Так часто бывает, что у нас в доме один мужик, и тот оказался медиумом. На
днях мы позвали его во время сеанса. Нужно было передвинуть диван — и
забыли про него. Он, вероятно, и заснул. И, представьте себе, наш сеанс уж кончился, Капчич проснулся, и вдруг мы замечаем, что в другом углу комнаты около мужика начинаются медиумические явления: стол двинулся и пошел.
Болдухины поговорили сначала о новом знакомом и хотя хвалили доброго старика, однако находили, что он подчас и скучноват, потому что слишком любит распространяться о своих заводах, о заводских
делах, о своем сынке, так что другим приходится молчать и слушать; поговорили и
забыли про своего велеречивого гостя.
— А ты только послушай заводских, они научат добру, — проговорила насмешливо Аглая, моя пол (в будни она обыкновенно мыла полы и при этом сердилась на всех). — На заводе известно какой пост. Ты вот спроси его, дядю-то своего, спроси
про душеньку, как он с ней, с гадюкой, в постные
дни молоко трескал. Других-то он учит, а сам
забыл про гадюку. А спроси; кому он деньги оставил, кому?
Бедуин
забыл наезды
Для цветных шатров
И поёт, считая звезды,
Про дела отцов.
— Аль
забыла, что к ярманке надо все долги нам собрать? — грубо и резко сказал Алексей, обращаясь к жене. —
Про что вечор после ужины с тобой толковали?.. Эка память-то у тебя!.. Удивляться даже надобно!.. Теперь отсрочки не то что на два месяца, на два
дня нельзя давать… Самим на обороты деньги нужны…
Патап Максимыч
дела свои на базаре кончил ладно. Новый заказ, и большой заказ, на посуду он получил, чтоб к весне непременно выставить на пристань тысяч на пять рублей посуды, кроме прежде заказанной; долг ему отдали,
про который и думать
забыл; письма из Балакова получил: приказчик там сходно пшеницу купил, будут барыши хорошие; вечерню выстоял, нового попа в служении видел; со Снежковым встретился, насчет Настиной судьбы толковал;
дело, почитай, совсем порешили. Такой ладный денек выпал, что редко бывает.
— Не
про деньги говорю,
про родительское благословенье, — горячо заговорил Сергей Андреич. — Аль
забыл, что благословенье отчее домы чад утверждает, аль не помнишь, коль хулен оставивый отца и на сколь проклят от Господа раздражаяй матерь свою?.. Нехорошо, Алексей Трифоныч, — нехорошо!.. Бог покарает тебя!.. Мое
дело сторона, а стерпеть не могу, говорю тебе по любви, по правде: нехорошо делаешь, больно нехорошо.
Ловцы отдохнули, братины допив,
Сидеть им без
дела не любо,
Поехали дале,
про песню
забыв, —
Гусляр между тем на княжой на призыв
Бредёт ко знакомому дубу.
В последние
дни он даже как-то совсем
забыл про Стрешневу.
— А кто обещал
про это
дело никому не поминать? Кто слово давал и себя заклинал? А? — прошипел, подойдя к Алексею, Патап Максимыч. —
Забыл?
Называла по именам дома богатых раскольников, где от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога
забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие
дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу вести,
про то и думать нечего.
— Захотел бы, так не минуту сыскал бы, а час и другой… — молвила Татьяна Андревна. — Нет, ты за него не заступайся. Одно ему от нас всех: «
Забудь наше добро, да не делай нам худа». И за то спасибо скажем. Ну, будет! — утоля воркотней расходившееся сердце, промолвила Татьяна Андревна. — Перестанем
про него поминать… Господь с ним!.. Был у нас Петр Степаныч да сплыл, значит, и
делу аминь… Вот и все, вот и последнее мое слово.
А сама, лежа на постели, думает: «Тятенька зовет… Сейчас же зовет. Пишет: «Ежель не скоро привезет тебя Марья Ивановна, сам приеду за тобой…» Господи!.. Если в самом
деле приедет! Насквозь увидит все, никакая малость не ухоронится от него… И Дарья Сергевна торопит. А как уедешь? Одной нельзя, а Марья Ивановна совсем, кажется,
забыла про Фатьянку… А оставаться нельзя. Обман, неправда!.. Как же быть? Научи, Господи, вразуми!..»
Проходит еще два часа. Кругом всё тихо, беззвучно, мертво… Хромому начинает думаться, что
про него
забыли и что ему не скоро еще вырваться отсюда, как и осе, которая всё еще, то и
дело, падает со стекла. Оса уснет к ночи, — ну, а ему-то как быть?
В одну секунду Тася
забыла и
про день рождения мамы, и
про злополучный рисунок, и
про гнев Марьи Васильевны.
Оклик, сделанный молодым, немного шепелявым голосом, показал Теркину, что Усатин
забыл про их разговор в Москве и
про то письмо, которое он писал ему на
днях, извещая о своем приезде… Быть может, не получил его…
Теркин слушал внимательно, и в голове у него беспрестанно мелькал вопрос: «зачем Серафима рассказывает ему так подробно об этой Калерии?» Он хотел бы схватить ее и увлечь к себе,
забыть про то, кто она, чья жена, чьих родителей, какие у нее заботы… Одну минуту он даже усомнился: полно, так ли она страстно привязалась к нему, если способна говорить о домашних
делах, зная, что он здесь только до рассвета и она опять его долго не увидит?..
Это письмо Теркин оставил без ответа. Сначала хотел ответить, через два
дня уехал надолго в Астрахань и совсем
забыл про него.
— Вот потому. — Он помолчал, грозно нахмурил брови. — А Ленин?
Про Ленина он
забыл? Мне очень желалось спросить товарища Рудзутака, чтобы он мне вкратце ответил, по какой причине он в этаком
деле забыл товарища Ленина? Ленин, значит, хуже Маркса понимал механику революции?
Войска собрались в назначенное время, но великий князь, занятый другими
делами, совершенно
забыл про смотр.
— Мы французам худого не делаем, — сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. — Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… — На другой
день, когда Денисов, совершенно
забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтоб его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
В настоящее время чувствую себя хорошо, да все-таки много надо иметь сил, чтобы победоносно смотреть на всё то, что часто встречаешь в тюремной жизни, тогда стараешься вникнуть в подробность
дела и убеждаешь себя, что всё это творится только во мгновении времени, что во мне есть, положено сил более, чем этого нужно для этого случая, и тогда радость опять озаряет сердце, и
забываешь про всё, всё случившееся. Так во внутреннем борении проходит жизнь».
Стягин смотрел на него сквозь легкое облачко сигарного дыма, и ему еще как-то не верилось, что вот этот самый тайный советник,
про существование которого он и
забыл, сделался вдруг посредником в его холостых парижских «итогах», и в несколько
дней оформил все прилично и благородно… Леонтина уже на пути к Берлину, она получила свое «отступное» в виде капитала в процентных бумагах и всю парижскую обстановку его квартиры, кроме библиотеки, вместе с платой, по контракту, за пять лет вперед.